Камерная и инструментальная музыка

История создания Фортепианого квинтета Иоганнеса Брамса необычайно интересна и вместе с тем запутана. Первоначально Брамсом был сочинён Струнный квинтет (с двумя виолончелями), который не имел успеха и был раскритикован выдающимся скрипачом и другом композитора Йозефом Иоахимом. Вторая редакция сочинения — Соната для двух фортепиано — была исполнена автором и польским пианистом и композитором Карлом Таузигом в Вене, в 1964 году и произвела достаточно сильное впечатление на слушателей. Однако по совету Клары Шуман, которой больше нравился первоначальный вариант, Брамс вновь переделывает произведение, но уже в Фортепианный квинтет, закончив партитуру осенью 1864 года. В результате всех произошедших изменений, Квинтет для двух скрипок, альта, виолончели и фортепиано стал одним из самых популярных творений великого композитора, неизменно вызывая восторг любителей музыки своим виртуозным блеском, звуковой роскошью и такой знакомой „брамсовской“ задушевностью. Первая часть квинтета развёрнута во времени и отличается строгостью и сосредоточенностью. Её основные темы контрастируют между собой, появляясь в неожиданных, порой острых сочетаниях. Вторая, медленная часть, полная нежности и покоя, неторопливо покачивается, словно колыбельная. Жанрово она близка немецкой песне, выдающимся образцам вокального творчества Шуберта, да и самого Брамса. Мощное и стремительное Скерцо опирается уже на классические, прежде всего, бетховенские традиции. Цельность формы в сочетании с вулканической энергией и мелодическим блеском позволяет считать эту часть одной из вершин в творчестве композитора. Финал открывается интонациями полными печали и тревоги, но постепенно переходит к классическому Рондо, в котором танцевальность, свойственная многим финалам Брамса, развивается стремительно и разнообразно, свободно следуя гениальной композиторской мысли. Исполнение в Москве 23 ноября 1940 года Фортепианного квинтета Дмитрия Шостаковича (Квартет имени Бетховена и автор) стало одним из самых значительных триумфов в жизни композитора. Музыкантов вызывали на сцену бессчётное количество раз, аплодисментам не было конца. После концерта Шостакович долго не мог успокоиться, несколько часов в одиночестве гуляя по Москве. Квинтет был принят восторженно. Коллеги, друзья, критики, — все единодушно подчёркивали достоинства и красоты нового сочинения. Более того — в 1941 году за Фортепианный квинтет композитору была присуждена Сталинская премия: золотая медаль с изображением „вождя народов“ и сто тысяч рублей — колоссальная сумма по тем временам. Власть давала тем самым понять опальному Шостаковичу, что он „прощён“. Композитор обратился в своём произведении к баховской полифонии (таковы две первые части — Прелюдия и Фуга), но многие элементы мелодического и гармонического языка роднят квинтет с русской музыкальной классикой. Одновременно с квинтетом Шостакович закончил оркестровку „Бориса Годунова“. Мелодизм и особый образный мир оперы Мусоргского оказали значительное влияние на это камерное сочинение. Как и в других произведениях конца тридцатых годов, основные черты зрелого стиля Шостаковича проявляются здесь с особой яркостью: квинтет поражает мастерством построения формы, в том числе полифонической, выверенными кульминациями, совершенством ансамбля и мелодической щедростью. На протяжении шести десятилетий Фортепианный квинтет остаётся не только одним из лучших сочинений Дмитрия Шостаковича, но и важнейшим произведением данного жанра во всей музыкальной литературе двадцатого века. "Северные цветы"

Гайдн сочинил свой знаменитый квартет „Всадник“ (“Reiterquartett”) в 1793 году. К этому времени композитор уже посетил Лондон, где с триумфом исполнялись его сочинения, его учеником стал юный Бетховен, капелла князя Эстерхази была распущена, и композитор переехал в Вену, сохраняя за собой звание капельмейстера, приличный оклад и пенсию. Наступил период выдающихся музыкальных свершений, творческой свободы и — такой выстраданной — прижизненной славы. К 90–м годам XVIII века великая музыкальная „революция“ Гайдна была практически завершена. Композитор привёл квартетный жанр (как и симфонию, как и фортепианную сонату) к классическому совершенству. Благодаря глубине и яркости художественного содержания квартеты Гайдна вышли за узкие рамки домашнего музыкального быта и стали играть существенную роль в общественно– концертной жизни. „Всадник“ — один из более чем восьмидесяти квартетов великого австрийца, но именно в этом сочинении можно разглядеть многие зрелые композиторские черты мастера. Простота народно–танцевальных и народно-песенных мелодий сочетается здесь с замечательным мастерством контрапунктических сплетений голосов и совершенством формы. Градации настроений поражают: от задора и искрящегося веселья до светлой, безмятежной лирики, а порой и скорбных, трагических интонаций. Радость, оптимизм, неистощимый запас положительной энергии наполняют квартет, доставляя удовольствие и слушателям, и исполнителям. Сергей Сергеевич Прокофьев написал Квартет си минор по заказу библиотеки Конгресса в Вашингтоне для пополнения отдела оригинальных рукописей. Вот что говорит композитор об этом в своей „Автобиографии“: „Прежде чем приступить к работе, я изучал квартеты Бетховена, делая это чаще всего в вагоне, по дороге с одного концерта на другой. Изучение дало возможность освоить и полюбить его замечательную квартетную технику. Вероятно, отсюда же некоторая „классичность“ языка первой части моего квартета. В нем, однако, есть две особенности: финалом является медленная часть и тональностью выбран си минор, в котором квартеты обыкновенно не пишутся. Я закончил квартет медленной частью, потому что материал для неё вышел самым значительным в опусе“. В 1930 году Прокофьев жил в Париже, но уже состоялись несколько его триумфальных выступлений в Советском Союзе и постепенно вызревало решение о возвращении на Родину. Квартет, написанный ещё за границей, своим мелодизмом и вдохновенной лирикой удивительным образом предвосхищает сочинения середины тридцатых годов, которые создавались уже в Москве. Первая часть, полная типично „прокофьевской“ энергетики, действительно выдержана в ярко классическом духе. Об этом говорит характер тематизма и его разработка. Вторая часть, в основном быстрая и стремительная, является в квартете выразителем виртуозного начала. Медленный финал, стоящий в ряду лучших произведений композитора, сродни самым вдохновенным и пленительным эпизодам балетов „Золушка“ и „Ромео и Джульетта“ или музыки к „Евгению Онегину“. Восьмой квартет, одно из самых значительных и популярных своих сочинений, Дмитрий Дмитриевич Шостакович закончил летом 1960 года в Саксонии, близ Дрездена. Композитор тогда работал над музыкой к кинофильму „Пять дней — пять ночей“. Это была совместная работа студий СССР и ГДР. Картина посвящена спасению сокровищ Дрезденской картинной галереи в годы второй мировой войны. В 1960-м Дрезден ещё не до конца оправился от последствий чудовищных англо-американских бомбардировок 1945 года, а страшная обстановка немецких лагерей смерти и вовсе осталась в неприкосновенности. Видимо, находясь под сильным впечатлением от увиденного, Шостакович, отложив музыку к кинофильму, в течение трёх дней сочинил квартет. Композитор посвятил Восьмой квартет „памяти жертв войны и фашизма“. Но есть ещё одно посвящение, не вошедшее в советские учебники истории музыки и официальные биографии Шостаковича. Дочка Дмитрия Дмитриевича, Галина, рассказывает, что отец, закончив квартет, сказал: „Я посвятил его самому себе“. Композитор писал историю своей жизни, которая - прежде всего - была историей его творчества. Вот почему он включил в квартет элементы своих старых сочинений: Первой симфонии, „Леди Макбет Мценского уезда“, финала Второго трио, Первого виолончельного концерта и многих других. И, главное — вновь свой музыкальный символ D-S-C-H (имя Dmitri SCHostakovitch в немецком написании). Но если в Десятой симфонии или в Скрипичном концерте эта монограмма появляется лишь эпизодически, то в квартете повторяется 87 (!) раз, скрепляя, цементируя всё сочинение от начала до конца. В одном из своих писем Дмитрий Шостакович писал, что никогда ему не приходилось плакать так много, как во время сочинения Восьмого квартета. Глубокое, трагическое и, вместе с тем, прекрасное произведение стало настоящей исповедью, дневником величайшего мастера ХХ века. "Северные цветы"

Квартет № 1, си бемоль минор, op. 4 (1890) Посвящение квартета П.И. Чайковскому во многом определяет его музыкальную направленность. Пожалуй, ни одно другое создание Танеева столь убедительно не подтверждает, насколько Танеев — при всем своем своеобразии — прямой наследник и продолжатель Чайковского. Первой части предшествует интродукция, вполне завершенная по форме и настроению. Ее патетическое звучание сменяется изящной главной темой, в своем дальнейшем развитии сплетающейся с темой вступления. Чувство неутолимого страдания слышится во второй части, Largo. Это — почти надгробное слово с целым спектром психологических настроений, от задушевного раздумья до напряженной страстности. Третья часть Presto — ослепительный вихрь красок, жемчужина редкого свойства. Проносится вереница видений, причудливых образов, пленяющих тончайшими контрастами; полет этих образов прерывается активно вторгающимися символами; один из них напоминает о главной теме увертюры–фантазии Чайковского „Ромео и Джульетта“. Четвертая часть (Intermezzo) возвращает нас в круг переживаний второй части, но они уже не столь интенсивны. Неторопливо льется поэтическая песнь, проникнутая меланхолией, трогательной чистотой чувств. После печально замирающих звуков Intermezzo головокружительный финал (Vivace e giocoso) воспринимается как выход из сферы патетико–элегических и лирических настроений. Финал от начала и до конца близок моцартовским и еще более — рондообразным „венгерским“ финалам Гайдна. Это своего рода perpetuum mobile, испытание квартетного ансамбля на прочность, поскольку все зиждется на непрерывности ритмической пульсации. Квартет № 4, ля минор, op. 11 (1900) По эмоциональной интенсивности Четвертый квартет едва ли не превосходит все аналогичные ансамбли Танеева. До такого масштаба драматической концепции его искусство еще не поднималось. Однако, как и всегда, композиторская воля ведет его к утверждению общего замысла, к точным расчетам и строжайшей пропорции формы. В этом сочинении окончательно закрепляются стилевые нормы и закономерности, составляющие основу инструментального письма Танеева. Монотематизм как конструктивный принцип получает в квартете свое яркое выражение. С большим искусством Танеев воспользовался начальными тремя тактами интродукции для возведения не только первой части (Adagio), но и сочинения в целом. Вторая часть (Allegro vivace) отмечена живостью движения, причудливой сменой тембров, грациозной танцевальностью. Adagio третьей части — это восторженное воспевание природы. Музыка воплощает собой ничем не нарушаемую красоту ночного безмолвия, но она вместила в себя и человеческие чувства: томление, страсть, мольбу, страдание и нежность. Главная тема финала (Presto) — опять грациозный танец, но в нем легко опознаются интонации интродукции. Смычковый ансамбль звучит, подчас, как маленький оркестр, не утрачивая при этом подлинного квартетного стиля. Основные образы всех частей сочинения проносятся с удивительной стремительностью. Заключительные такты финала захватывают напором могучей энергии. По материалам книги Г. Бернандта „С.И. Танеев“ „Северные цветы“

Квартет № 5, ля мажор, op. 13 (1903) Сам автор называл свой Пятый квартет „детским“ или „Quartettino“, подчеркивая тем самым „преходящее“ его значение. В письме к Модесту Чайковскому он сообщал: „Написал небольшой и сравнительно легкий Пятый квартет в стиле несколько архаичном“. Сочинение отмечено непринужденной легкостью, непритязательностью и прозрачностью письма. Разработочный элемент в квартете сжат, почти свободен от фактурной усложненности, в высокой степени присущей большинству квартетных партитур композитора. Классически стройный, пластичный по выполнению, он полон свежести и непосредственности. Необычна для Танеева главная партия первой части (Allegro con spirito) — волнообразная, затейливая, прихотливая по мелодическому рисунку. Побочная партия, наоборот, простодушна, в ней есть нечто кукольное. Неторопливо развертывается лирическое повествование в Adagio, в которое автор вложил столько сердечного покоя. Следующие две части стремительны и легки. Остроумна имитация волыночного наигрыша в середине третьей части (Allegro molto). Основная тема финала (Presto) — видоизмененная главная тема первой части. В финале приведены к контрапунктическому единству все темы предыдущих частей, но уже в преображенном виде. Квартет № 7, ми бемоль мажор (1880) Издательство условно обозначило номер квартета, поскольку Танеевым опубликовано с указанием номеров лишь шесть квартетов. Квартет ми бемоль мажор является первым в ряду трех неизданных им при жизни. Из Франции, где он в то время жил, Танеев писал Чайковскому: „Я кончаю свой струнный квартет. Чтобы написать его, в том виде, в каком он теперь находится, я написал 240 страниц, — целую книгу небольшого формата. Уверяю Вас, что все время, пока я его писал, я… обращал внимание, чтобы то, что я пишу, было красиво, понятно, благозвучно. В видах этого я переделывал темы до тех пор, пока они начинали мне нравиться“. В квартете отчетливо отразился своеобразный творческий облик композитора, явственно выступили следы влияния учителя — Чайковского и общего их кумира — Моцарта. Классической ясностью и стройностью отмечена первая часть сочинения. Лирической вершиной всего цикла является распевная, эмоционально насыщенная вторая часть с ее сложным полифоническим плетением голосов. Ярким контрастом выступает стремительное скерцо в ритме тарантеллы, обрамленное медленным патетическим вступлением и заключением. Квартет завершается в классических традициях быстрым живым финалом. По материалам книги Г. Бернандта „С.И. Танеев“ „Северные цветы“

Квартет № 3, ре минор, op. 7 (1896) Третий квартет, посвященный С.В. Рахманинову, в первоначальной редакции 1886 года состоял из трех частей (Allegro moderato, Allegro vivace и Тема с вариациями). При переделке первая часть стала именоваться Allegro, вторая была опущена, а в конце Темы с вариациями Танеев сочинил новую вариацию. Простота и прозрачность фактуры, небольшая, в сравнении с другими квартетами Танеева, длительность обеспечили этому сочинению большую популярность. Квартету присуща почти классическая стройность и уравновешенность, давшая критиком повод в очередной раз обвинить автора в слишком большой технической изощренности. Тема с вариациями — центральный момент всего произведения. Главная тема галантна, грациозна, пасторальна и выдержана в характере сицилианы. Седьмая вариация, отсутствующая в первоначальной редакции, выделяется широтой распева. Очаровательна своей органичной звучностью вторая вариация, вся проходящая в очень тихом нюансе, а мазурка шестой вариации впечатляет несколько тяжеловесной и бравурной пышностью танца. Заключительная фраза квартета, воспроизводящая окончание первой части, - конструктивный прием, к которому Танеев неоднократно прибегал в поздних камерных ансамблях. Квартет № 8, до мажор (1883) Первоначальные эскизы квартета относятся еще к октябрю 1880 года. Первые две части написаны в 1882 году, а третья и четвертая — в 1883. Издательство условно обозначило его номером восьмым, поскольку Танеевым опубликовано с указанием номеров лишь шесть квартетов. Данное произведение является вторым в ряду неизданных при жизни композитора трех ранних струнных квартетов. „По моему мнению, которое, впрочем, может оказаться ошибочным, - писал Танеев Чайковскому, — этот квартет гораздо лучше первого как по форме и инструментовке, так и потому, что слушатели, как мне кажется, будут испытывать меньшую тоску, чем та, которую испытывают, слушая первый квартет“. Критика отмечала в музыке квартета влияние Моцарта, чье творчество пользовалось особой любовью самого Танеева и его учителя П.И. Чайковского. „Моцартианство“ молодого автора наиболее ярко проявилось в мужественной и динамичной первой части, в изящном менуэте и стремительно-веселом финале. В медленной второй части слышны отголоски элегических вдохновений Чайковского. По материалам книги Г. Бернандта „С.И. Танеев“ „Северные цветы“

Квартет № 6, си бемоль мажор, op. 19, (1905) Шестой квартет превосходит своих предшественников безупречностью конструкции, органической спаянностью всех ее элементов. Но и в эмоциональном плане он строже, сдержаннее других. Краски в нем не столь щедры и изобильны. Форма квартета идеально стройна, особенно в первой части — Allegro giusto. Ее целостность раскрывается в процессе разработки главной темы, которая представляет собой ведущий образ сочинения. Из обращения главной темы рождается распевная побочная партия. Из нее же, в свою очередь, возникают основные образы Adagio serioso и Жиги. Конструктивное начало монотематического замысла подчеркнуто в заключительных тактах финала звучанием главной темы в главной тональности. Вторая часть (Adagio serioso) — возвышенная, поднимающаяся до патетики, с явными признаками балладности. Третья часть (Molto vivace) — Жига, замещающая традиционное скерцо. В стремительном легком движении слышатся отзвуки русской танцевальности. Искусно применен излюбленный Танеевым прием кристаллизации главной темы первой части. Несколько пестрый по тематическому составу финал (Allegro moderato) основан на частой смене движения и чередования нарастающих „приливов “ и „отливов “. Все развитие покоится на разнородных, не сочетаемых образах, которые все время соединяются с главной темой. В последнем разделе все приводится к обобщающему единству. Квартет №9, ля мажор , (1883) Первоначальные наброски квартета относятся к 1881 году. После почти двухгодичного перерыва Танеев в течение месяца полностью завершил произведение. На рукописи сохранились пометки Чайковского, просмотревшего квартет по просьбе автора. Издательство условно обозначило его номер, поскольку Танеевым опубликовано с указанием номеров лишь шесть квартетов. Данное сочинение является третьим в ряду трех неизданных ранних квартетов. Музыка первых двух частей неотразимо привлекает душевной теплотой и мелодическим очарованием, напоминающими лирические страницы Чайковского. Скерцо и финал завершают квартет в характере веселых русских плясок. П.И. Чайковский одобрил опыт своего ученика. По поводу первой части квартета он написал: „Вся эта часть очень изящна “, по поводу второй заметил: „Должно быть, хорошо звучать будет “. Особенную похвалу вызвало Скерцо: „Необыкновенно удачная и прелестная вещь “. При жизни Танеева квартет публично не исполнялся и лишь однажды прозвучал в домашней обстановке. По материалам книги Г. Бернандта „С.И. Танеев“ „Северные цветы“

Квартет № 2, до мажор, op. 5 (1895) Во втором квартете Танеев предстает во всей зрелости своего дарования. Сочинение поражает стихийностью интонаций, интенсивностью драматургии, необычайной симфоничностью. Конфликтно – динамическое сопряжение образов делает его одним из высших достижений камерно-инструментального творчества Танеева. Главная тема первой части (Allegro) сурова и величава. В ее горделивом облике заключена внутренняя энергия, раскрывающаяся поистине с бетховенским размахом. Да и в характере многих гармонических деталей слышно несомненное влияние Бетховена. В заключительной партии первой части выделяется эпизод largamente, драматическая напряженность которого заставляет вспомнить Чайковского, автора „Патетической симфонии“. Ко второй части — Scherzo — в крайних ее разделах, вполне правомерно употребить эпитет „демонический“ (есть в ней нечто и от „похоронного скерцо“). Главная тема интонационно близка секвенции „Dies irae“. Зловещий колорит, смена судорожных ритмов, каскад акцентированных фигураций, вихреобразные пассажи, все это образует поток необычайной звуковой плотности. И вдруг — внезапный поворот. Виолончель интонирует простодушную, песенного склада мелодию, олицетворяющую нечто земное, наивно-кроткое, женственное. Эмоциональный диапазон третьей части, самой протяженной во времени из всех медленных частей произведений Танеева — Adagio espressivo — простирается от мягкой лирики и смирения до граничащей с отчаянием патетической скорби. Примечательно Adagio, с его гармонической интенсивностью, подчас терпкостью, с дроблениями, наложениями, модуляциями, хроматизмами, задержаниями, нигде не затемняющими, однако, ясности мелодического рисунка. Adagio Второго квартета, безусловно, одна из лучших, самых совершенных страниц творчества Танеева. Финал сочинения, с его веселыми мотивами и свежей, пульсирующей ритмикой, — радостная и жизнеутверждающая вершина всего превосходного музыкального здания Квартета. По материалам книги Г. Бернандта „С.И. Танеев“ „Северные цветы“

В середине 18 века сочинения под названием Sinfonia concertante снискали любовь и восхищение у слушателей больших публичных концертов в Париже, Лондоне, Мангейме. Во многих чертах родственные сольному концерту, симфонии с участием группы солирующих инструментов рассматривались прежде всего как альтернатива обычной оркестровой симфонии — несколько облегченные по содержанию, но значительно более виртуозные и эффектные. Мощное, впечатляющее звучание оркестра (существенную роль в котором играют развитые партии духовых) сочеталось в них с разделами, позволяющими лучшим европейским исполнителям продемонстрировать свое мастерство. История распорядилась, однако, таким образом, что из многих сотен концертных симфоний 18 столетия широкой публике известны не более чем единицы. Есть некая ирония судьбы в том, что порой даже сами имена композиторов, прославившихся в свое время созданием десятков концертных симфоний, сегодня почти забыты — тогда как фактически единственный сохранившийся опус Моцарта в этом жанре, Концертная симфония ми бемоль мажор для скрипки и альта (КV 364), традиционно является одним из столпов классического репертуара. Первую из своих концертных симфоний (KV Anh.9), предназначенную для мангеймских друзей, И.Б. Вендлинга (флейта), Ф. Рамма (гобой) и Г.В. Риттера (фагот), а также валторниста чешского происхождения р. Пунто, композитор написал в апреле 1778 года. Однако исполнение этого произведения в Париже, на которое автор возлагал большие надежды, не состоялось вследствие интриг, а рукопись, проданная директору Духовных концертов Ж. Легро, потерялась. Вскоре Моцарт предпринимает еще несколько попыток сочинить концертную симфонию — и всякий раз, по-видимому, в силу жизненных обстоятельств, останавливается, ограничившись написанием «многообещающих» фрагментов (KV Anh. 56, KV Anh. 104). Лишь по возвращении в Зальцбург, в 1779 году, он создает законченное трехчастное произведение. Всем недоброжелателям, подлинным или мнимым, раздосадованный Моцарт немедленно предъявляет весомый и неопровержимый аргумент: блестящую, монументальную оркестровую экспозицию первой части. Ах, если бы только парижане могли услышать начальные торжественные аккорды (задающие общий характер этой части — Allegro maestoso), а мангеймцы — большое эффектное крещендо на «пафосном» мотиве трели (все более ослепительно сияющий в светлых красках ми бемоль мажора, под конец он внезапно перекрашивается в величественные до-минорные тона)! Конечно, и те, и другие по достоинству оценили бы изысканные красочные сопоставления оркестровых групп в побочных темах — такие, как очаровательный диалог натуральных валторн и гобоев на фоне пиццикато струнных. Вступление солистов с нежной грациозной мелодией в высоком регистре становится важной вехой — блестящих оркестровых эпизодов, сопоставимых с началом первой части, мы больше не услышим. Лирические темы в экспозиции солистов, то светлые, горделивые и изящные, то отмеченные печатью меланхолии, ведут к маленькой трагедии в начале разработки. Трель у оркестра, в минорном наклонении (сначала соль, затем до минор), приобретает здесь отчетливый роковой характер. Ему отвечают проникновенные реплики солистов, звучащие скорее на фоне тишины, чем скромного аккомпанемента оркестра, — трогательная жалоба сменяется в них страстной, взволнованной молитвой. Очевидно, подобные «сцены» своим появлением обязаны парижским театральным впечатлениям Моцарта — вероятнее всего, знакомству с «реформаторскими» операми Глюка; однако камерный характер высказывания и удивительная гибкость интонации указывают на единственного композитора 18 века, способного написать такую музыку… Вторую половину разработки Моцарт отдает на откуп солистам, по очереди играющим виртуозные пассажи (еще одним местом их триумфа станет выписанная автором большая каденция). Форма концертных симфоний у современников композитора часто ограничивалась двумя быстрыми частями: очевидно, далеко не все посетители больших публичных концертов были готовы напрягать свое внимание, слушая медленную музыку. Однако Моцарт пишет медленную среднюю часть, Andante. Под таинственным покровом до минора мы отправляемся вслед за Моцартом в удивительное, необычайное странствие и, погружаясь во мрак, перестаем в какой-то момент понимать, что же именно раздается среди ночной тиши: звуки ли наших шагов или биение очарованного одинокого сердца. Неспешно держим мы путь к неведомой цели через горестные щемящие диссонансы и экстатический свет мажорных эпизодов, пока наконец наши шаги не стихнут окончательно и в полной тишине не зазвучит трепетная и целомудренная исповедь солистов. Следующее затем Presto, напротив, написано для широкой публики. Здесь предусмотрено все, чтобы вызвать ее восторг: быстрое энергичное движение, простота и в то же время прихотливость основных тем, виртуозная трактовка партий солистов и даже ни с того ни с сего появляющиеся под конец торжественные фанфарные интонации. Не обходится дело и без традиционных «шуток», игры со слушателями. В самый разгар веселья Моцарт не без риторического пафоса «обещает» им отклонение в мрачный до минор. Именно после Концертной симфонии до минор становится одной из важнейших для Моцарта тональностей. Композитор обращался к нему нечасто, однако едва ли не каждое его сочинение в этой тональности — непревзойденный шедевр. Моцарт предпочитал хранить свою душевную жизнь далеко от чужих глаз. Часто нам остается лишь догадываться о том, какие внешние импульсы породили на свет его музыку. Это происходит, например, с сочинением, которое известно в двух версиях: как Серенада для духовых до минор (КV 388) и как до-минорный Квинтет для струнных (KV 406/516b) — сочинением, за которым давно и прочно закрепился эпитет «таинственное». Серенада датируется летом 1782 года. Именно к ней принято относить краткое и не вполне ясное сообщение из письма Моцарта отцу 27 июля: «Иначе и быть не могло – я должен был быстро написать Ночную музыку, но только для ансамбля духовых инструментов». Первая мысль, приходящая в голову при прочтении письма, — срочный и выгодный заказ от неназванного лица. Состоятельные горожане того времени любили слушать инструментальную музыку, отдыхая погожими вечерами на свежем воздухе. Состав исполнителей, количество и характер частей, сами жанровые обозначения были весьма разнообразны. Один из самых популярных и устойчивых видов ансамбля, распространенный по всей Европе, так называемая «гармония» (Harmonie), включал в себя 8 партий духовых инструментов (по 2 партии гобоя, кларнета, валторны и фагота) — к нему-то и обращается Моцарт в Серенаде. Но стоит только соотнести подобное представление с трагическим характером произведения, его необычайной серьезностью (использованный композитором четырехчастный цикл совсем не характерен для тогдашних жанров «легкой музыки»), как нам останется лишь недоумевать. Даже тому, кто верит в сомнительные легенды о «непрактичности» Моцарта, трудно вообразить себе, как мог композитор преподнести такой «сюрприз» своему заказчику. Среди многих десятков подобных опусов, сочинявшихся Моцартом на протяжении всей жизни, Серенада до минор представляется уникальным явлением. выражение душевных терзаний, которое мы слышим порой в страдальческой Серенаде, не сравнить с глубокой и нежной меланхолией Andante из Концертной симфонии. Мрачные роковые унисоны первых тактов уже содержат в себе диссонантную, режущую сердце гармонию, красной нитью проходящую через произведение. В бурной, открыто драматичной первой части уменьшенные созвучия маячат почти повсюду и эффектно подчеркиваются композитором. В мажорном Andante диссонансы напоминают о себе нечасто, но всякий раз притягивают слух. Зато в крайних разделах менуэта уменьшенные гармонии буквально пронизывают музыкальную ткань. И при этом в сочинении Моцарта нет, кажется, ни одной жалобы. Претерпевание сердечных мук становится здесь настоящей школой мужества. Уже среди бурь первой части можно заметить решительные, волевые ритмы, но подлинный переворот происходит во второй половине произведения. Взрыв чувств в менуэте подчиняется железной дисциплине ритма и полифонического изложения. В финале, написанном в форме вариаций, отчаяние обуздано уже полностью: какими бы взволнованными ни выглядели пассажи, ими повелевает непреклонная воля танцевального метра. Заключительная вариация (Maggiore) не приносит покоя, но зажигает посреди мрака яркий свет. Трудно сказать, что в 1788 году подвигло Моцарта к переложению Серенады для струнного квинтета — только ли «деловая» необходимость срочно добавить к двум оригинальным сочинениям (знаменитым квинтетам КV 515 и КV 516) третье, для издания их по подписке? И не находил ли в это время сам Моцарт свой опус слишком серьезным для жанра Серенады? В любом случае можно понять тех, кто и сегодня оплакивает потерю характерных тембров духовых инструментов в версии 1788 года. Представленное в этом альбоме переложение Квинтета для гобоя и струнных — не компромисс двух авторских вариантов, а новое прочтение классического шедевра. Как и переложение Концертной симфонии для флейты и гобоя, оно призвано представить хорошо известную музыку в новых красках и в новом свете. Роман Насонов Буклет диска "W.A.Mozart OBOENSPITZE, volume 2 / ALEXEI UTKIN / HERMITAGE CHAMBER ORCHESTRA"

Джованни Бенедетто Платти был одним из тех многочисленных итальянских музыкантов, которые покинули свои города на исходе XVII – в начале XVIII века и устремились на север, в те европейские страны, обитатели которых так восхищались модной итальянской музыкой. Франческо Джеминиани из Лукки провел годы учения в Риме у Арканджело Корелли и в Неаполе у Алессандро Скарлатти, а затем снискал известность в Лондоне, Париже и Дублине; Пьетро Локателли из Бергамо, также воспитанник Корелли, после обучения в Риме обосновался в Амстердаме, – вот композиторы, судьба которых напоминает судьбу Платти. О его прежней жизни почти нет сведений, и даже дата рождения вызывает сомнения. Он появился на свет в 1697 году (или, может быть, двумя годами раньше) и провел детство в Венеции (отец его, Карло, играл на альте в соборе Сан-Марко). Сам Джованни – «Дзуане», как его звали на венецианском диалекте, – состоял в цехе музыкантов (Arte di sonadori). Мы точно не знаем, у кого он учился, но его педагогом вполне мог быть Франческо Гаспарини. Переехав в Вюрцбург, Платти остался в этом городе до конца своих дней, и его жизнь была тесно связана с семейством графов фон Шенборнов, тонких знатоков и ценителей искусства. Многие Шенборны посвятили себя служению церкви и в разное время были архиепископами Вюрцбурга. Но граф Рудольф Франц Эрвейн фон Шенборн (1677–1754) не пошел по церковной стезе, хотя вначале предполагалось, что он тоже примет сан. Именно этот человек, виолончелист-любитель, страстный поклонник музыки, всю жизнь интересовавшийся новыми сочинениями и собравший роскошную нотную библиотеку, сыграл огромную роль в жизни Платти и в судьбе его наследия. Джованни Бенедетто Платти пользовался особым расположением Рудольфа Франца: «Добрый гобоист из Вюрцбурга, тот самый Платти, третьего дня гостил у меня», – пишет граф из Визентхейда. Он бережно относился к сочинениям этого музыканта, и благодаря ему рукописи Платти в изобилии сохранились в Визентхейдском собрании. Нетрудно понять, почему в этих произведениях Платти столько внимания уделяет любимой графом виолончели. Сохранилось два тома сонат Платти для виолончели и бассо континуо (по шесть произведений в каждом), двадцать восемь сонат с партией виолончели облигато, четыре ричеркара (для скрипки и виолончели). Кроме того, у Платти есть девятнадцать трио-сонат, в которых он поступает вопреки традиции: одну из двух высоких сольных партий поручает виолончели, вместо того чтобы отдать ее, например, скрипке или флейте. Странно, что Платти, придворный виртуоз-гобоист, написал для своего инструмента только один концерт (он сохранился в Визентхейде, так что, по-видимому, Платти написал его до 1730 г.). Двадцать восемь визентхейдских концертов для виолончели красноречиво свидетельствуют о том, что концерт как жанр был интересен композитору, однако почему-то гобою, так же как и скрипке, он поручает солирующую партию лишь однажды. По-видимому, до нас просто не дошли те сочинения, которые он писал для своего инструмента. В этом альбоме – четыре сольных концерта, одно духовное и одно камерное произведение. Концерты относятся ко второй четверти XVIII в.; если их расположить в хронологическом порядке, то первым окажется Концерт для виолончели, затем последуют Концерт для гобоя и Концерт для скрипки, и замкнется этот ряд Концертом для клавира. В них мы находим тот тип концертной формы, который в то время был самым «авангардным» как в тональном, так и в структурном отношении. Трио-соната для скрипки, виолончели и баса (WD 689) относится к тем самым сонатам, в которых виолончель исполняет высокую партию солирующего инструмента. Такие произведения обычно написаны в четырех частях (по схеме медленно–быстро–медленно–быстро); в данном случае цикл завершают медленная сицилиана и быстрая фуга. Оба солирующих инструмента нередко играют фугато – как друг с другом, так и с бассо континуо. Стремясь быть ясным, Платти выставляет в партиях точные обозначения пиано и форте. В заключительных каденциях он использует хроматику, долгие задержания, унисоны и гемиольные ритмы, – и такие каденции очень характерны для его камерной музыки. В Stabat mater обращает на себя внимание неожиданный состав исполнителей: солирующий бас сопровождают флейта, гобой, два альта и бассо континуо. В католической литургии Stabat mater исполняется на мессе в праздник Семи скорбей Блаженной Девы Марии; Платти выбирает лишь первую из 10 строф этой секвенции – но не исключено, что перед нами просто фрагмент большого произведения. Джованни Бенедетто Платти – кто он? На титульных листах нюрнбергских изданий он называет себя Musicien de la chambre, или Virtuoso di camera, «придворным музыкантом» архиепископа Вюрцбургского. В XIX веке в нем видели «усердного сочинителя приятной инструментальной музыки, трудолюбивого виртуоза игры на скрипке и гобое» («Энциклопедия музыкальных наук», Штутгарт, 1837). Этого музыканта, по мере удаления его эпохи, совершенно забыли. Но сейчас интерес к старинному исполнительству обусловил тщательное изучение тех источников, которым прежде не уделяли внимания. В XXI веке мы только начинаем узнавать Платти – и какая же это удивительная, волнующая встреча… Фромут Дангель-Хофман, перевод Антонины Калининой Буклет диска "Giovanni Benedetto Platti. Antologia"

В истории музыки XVIII века сохранились предания о нескольких легендарных творческих поединках: Иоганн Себастьян Бах – Луи Маршан, Вольфганг Амадей Моцарт – Муцио Клементи, Людвиг ван Бетховен – … О, у молодого Бетховена в Вене хватало именитых соперников. Некоторых он сразу разбивал в пух и прах (как Даниэля Штайбельта), но состязания с другими не сулили легких побед. Одним из таких серьезных его оппонентов был композитор и пианист Йозеф Вёльфль (1773 – 1812), которому выпал жребий навеки остаться в истории в качестве «соперника Бетховена». Справедливо ли это? Они принадлежали к одному поколению, но Вёльфль, вероятно, считал себя прежде всего продолжателем традиций Моцарта и Гайдна. Во-первых, он родился в Зальцбурге, когда Моцарт еще жил там и его имя было у всех на устах. Во-вторых, учителями юного Йозефа стали Леопольд Моцарт и Михаэль Гайдн – отец одного гения и брат другого. В-третьих, в 1790 году Вёльфль отправился в Вену, чтобы совершенствоваться у самого Вольфганга Амадея. Неизвестно, дошло ли дело до регулярных занятий, однако Моцарт дал молодому земляку выгодную рекомендацию, позволившую тому поступить на службу к графу Огиньскому, одному из представителей знаменитой семьи польских меценатов и музыкантов. В Варшаве в 1792 году состоялось первое публичное выступление Вёльфля как пианиста. Вёльфль написал всего три симфонии, причем третья сохранилась только в виде клавира. Две другие представлены в этом альбоме; они записаны впервые и широкой публике неизвестны. Кроме того, на диске приведен Дуэт для виолончели и фортепиано, который, как и обе симфонии, был написан в самом начале XIX века. По странной случайности номера и тональности симфоний Вёльфля совпадают с номерами и тональностями последних симфоний Моцарта: у Вёльфля – Симфония op. 40 соль минор, Симфония op. 41 до мажор; у Моцарта – знаменитая Сороковая в тональности соль минор, а Сорок первая («Юпитер») – в до мажоре. Это, однако, не более чем совпадение: Моцарт не нумеровал свои симфонии, такая традиция появилась несколько позднее, после того, как Людвиг фон Кёхель составил и издал каталог его произведений (1862). Судя по опусным номерам, симфонии Вёльфля были написаны друг за другом; Первая появилась в 1803 г., точная дата создания Второй неизвестна, но упоминания о ней встречаются с 1808 года. Это музыка для большого оркестра (на титульном листе каждой партитуры указано: Sinfonie a grand orchestre), напоминающая о многофигурных оперных либретто, где есть и боги, и герои, и пасторали, и баталии; сюжет этих симфоний требует огромного пространства, он развивается быстро и полон метаморфоз, внезапных превращений. Весь этот переливчатый мир виден как будто на некотором расстоянии, так что нельзя уследить за всеми деталями, но их красота и обилие радуют глаз даже издали. Вёльфль предпочитает краткие темы; в быстрых частях он виртуозно жонглирует десятками мотивов, в медленных, напротив, обходится одним-двумя, но какие величественные формы ему удается из них вывести! При этом, создавая из мелких деталей колоссальные постройки, он буквально на каждом шагу немного нарушает ожидания: штрихи рисунка, предсказуемого в общих чертах, все время ложатся немного иначе, «чем всегда», и именно это заставляет быть начеку, замечать все необычное – и радоваться мастерски, живо творимой красоте. Обмануть, слукавить, сделать не то, что вы предполагаете, – любимое развлечение этого автора. Например, он может написать тему, которая явно должна стать темой фуги (как в начале Финала Симфонии соль минор), – и все откладывать фугато, много раз демонстрируя начало, но не давая продолжения (фугато появляется только в разработке). В той же симфонии он превращает Менуэт в разухабистое шествие – но при этом временами наполняет его таким пафосом, как будто для всех участников это последняя процессия в жизни. В репризе тема «треснула» и покосилась: нижний голос отстал, верхний ушел вперед, получился канон, и он строго выдержан вплоть до каданса. В конце XVIII – начале XIX века подобные «взъерошенные» полифонией менуэты писали многие, они есть у Боккерини и Фёрстера, у Розетти и Бетховена, (а самый известный, конечно, в Сороковой симфонии Моцарта), – Вёльфль не был одинок в подобной затее, но у него она воплощена так талантливо, что кажется новой. Нельзя не любить его за эту свежесть… Вёльфль с таким удовольствием творит внезапное форте, как будто именно он впервые придумал этот прием; его Беллона оснащена «громом и молнией» и может напасть где угодно, в мажорном или минорном произведении, в любом разделе формы, в быстрой и медленной части. Моцарт не использовал литавры и медь в минорных симфониях, а у Вёльфля без них не обходится ни одна часть, даже медленная. В Анданте из Симфонии соль минор форте с литаврами, валторнами и трубами становится главным козырем формы. Эта пьеса написана точно по пушкинскому сценарию: «Я весел... Вдруг: виденье гробовое, Незапный мрак иль что-нибудь такое». В роли «видения» оказывается только что отзвучавший мотив, который в начале казался безобидно-танцевальным, а теперь является в грандиозном тутти. Подобные форте порой так ослепительны и патетичны, что по окончании симфоний они остаются в памяти как бы отдельно от контекста и, пожалуй, первыми могут прийти на ум в ответ на слово «Вёльфль». Затем вспоминаются самые яркие мелодии, и среди них, конечно, мелодия Финала Симфонии до мажор. По жанру это контрданс – танец, которым обычно завершался бал. Он был настолько популярен, что молодежь иногда приходила на балы именно для того, чтобы в конце танцевать контрдансы. В шутку его называли «танец-ералаш», и такой забавный ералаш завершает до-мажорную симфонию. Но если уж говорить о завершениях, то одна из самых эффектных каденций – в конце первой части этого произведения: постепенно вбирая все новые инструменты, здесь строится многоступенчатое до-мажорное трезвучие. Впрочем, подобных деталей в партитурах Вёльфля не перечесть – кажется, что он писал эту музыку легко, наслаждаясь внезапно пришедшими мыслями и чувствуя, что может воплотить их абсолютно свободно. Безусловно, в его симфониях многое может напомнить и о Моцарте, и о Гайдне, и о Бетховене. Но когда слушаешь Вёльфля, его не хочется ни с кем сравнивать; он настолько изобилен и своеобразен, что, забыв о его современниках и соперниках, искренне восхищаешься простыми гаммами, дразнящими форшлагами и множеством других мелочей, наполняющих румяную атмосферу его музыки. Анна Андрушкевич Буклет диска "Joseph Wölfl The Symphonies / PRATUM INTEGRUM ORCHESTRA"